Театр, который больше известен своими музыкальными спектаклями для семейного просмотра, увесистую дату поэта (130 лет) отметил по-взрослому и неожиданно оригинально, устроив спектакль в мастерской, где… творится мода. Где сочиняют и кроят не только пиджаки с брюками, платья кэжуал и прет-а-порте — кроят вещественный имидж эпохи. Той самой, где во всем была революция: в умах, в словах, в театре, в изобразительном искусстве, на улице, в общественном вкусе, который то и дело получал пощечины. В поэзии ее олицетворением является Владимир Маяковский. Ну этот, что с гордостью достает из широких штанин советский паспорт, свою «краснокожую паспортину». Стоп! Вот чего совсем нет в спектакле Терезы Дуровой, так это рецидива старой школьной программы. Да и новой тоже нет — она показала нам совсем другого Маяковского.
— Рассуждаете о моде? Доброе утро, коллега. А Маяковский в моде? Или мода в Маяковском? — одна из первых сцен спектакля. Эти вопросы задают молодые люди, отправляя их, как пассы упругого мяча, друг другу. Они одеты с иголочки, по моде начала прошлого века — брюки с идеальными стрелками, пиджаки, под которыми экзотического цвета жилеты, шляпы с широкими полями (художник Виктория Севрюкова) — ну как в прошлом веке без шляп? Очевидно, как в нынешнем без них же.
Маяковский-фэшн? Да, и не только. «Одетый не по сезону, легко, в черную морскую пелерину с львиной застежкой на груди, в широкополую черную шляпу, надвинутую на самые брови, он тогда казался членом сицилийской мафии». Это о раннем Маяковском. И тут же вступит музыка, которая на протяжении полутора часов будет звучать постоянно. Маяковский-джаз? Да, но джаз не фоном — он активный участник спектакля (композитор Сергей Кондратьев). Во всяком случае, инструментальный джаз в виртуозном исполнении секстета театра ему очень подходит.
Маяковский на сцене, что острым углом резко врезается в зал (сценограф Мария Рыбасова). Как когда-то он сам врезался в столичную жизнь, заставив говорить о себе крутых ребят, называющих себя футуристами, объединившихся в «Гелее». «Маяковский, да вы гений!» «Каждый молод (эхом — молод, молод)/В животе чертовский голод (голод, голод……)/ Так идите же за мной, за моей спиной/… Будем кушать камни, травы, сладость, горечь и отравы. Будем лопать пустоту, глубину и высоту… Все, что встретим на пути, может в пищу нам идти», — читает Давид Бурлюк (красный цилиндр, монокль в левом глазу, татуировка на правой щеке). Экзотический фрукт. Не менее экзотично выглядят его компаньоны по раскрою костюма и стиха — Лифщиц, Хлебников, Крученых. Их лозунг — «Слова на свободе», подтвержденный странными метафорами вроде «тюльпанов мокроносых», «Афродиток, что как судорога тухлого яйца», «карусели на дереве восстания добра и зла» и прочего словесного головокружения. Есенина среди них нет — иначе златокудрое чудо земли рязанской перетянуло бы «одеяло внимания» на себя.Интересный замысел режиссера — дерзкие футуристы периодически, как из пальто, выходят из своего персонажа, чтобы стать одним из пяти Владимиров Владимировичей. Их у Дуровой действительно пять, и разных — лиричный Маяковский, эксцентричный, наглец и задира, обидчивый и обидчик, задумчивый и пластичный — оттенков масса. Замечу, что ни один из артистов ни ростом, ни лицом, ни статью не похож на поэта. Но, как ни странно, принцип — зритель всегда ищет внешнего сходства исполнителя с историческим лицом — здесь не работает. Режиссер добивается обратного эффекта — сходства без какого-либо сходства. Главное, что есть сильный образ, составленный Дуровой (она же автор литературной композиции) из него самого — стихов (их 30), что артистами прочитаны и сыграны точно, из его личных признаний в автобиографической повести «Я сам». Портрет дополнен воспоминаниями других.
Его рифма свободна: «Вошел к парикмахеру, сказал спокойный: «Будьте добры, причешите мне… уши. Гладкий парикмахер сразу стал хвойный, лицо вытянулось как у груши. «Сумасшедший!» — запрыгали слова, ругань металась от писка до писка. И долго хихикала чья-то голова, выдергиваясь из толпы, как старая редиска». И идеологически заточена под государственный заказ. Но даже заказ он делал талантливо и вдохновенно. Возьмем рекламу галош, нахально втиснувшихся в название спектакля. У Маяковского это резиновое изделие предприятия, от одного названия которого можно завянуть — Резинотрест, звучит как песня: «Наши галоши носи век/не протрет ни Эльбрус, ни Казбек». Или «Без галош элегантнее — это ложь!/Вся элегантность от наших галош». А вот это — сегодняшнее, с намеком на импортозамещение: «Резинотрест — защитник в дождь и слякоть/Без галош Европе — сидеть и плакать».
Структуру своего спектакля Дурова выстраивает без привязки к датам, времени и месту. Маяковский у нее предстанет и прозвучит всполохами, размашисто, эксцентрично, остроумно. Команда актеров — Руфат Акчурин, Сергей Батов, Михаил Бубер, Павел Повалихин, Георгий Шабанов — и музыкантов работает невероятно слаженно, азартно, подхватывая друг друга. Так, ударник Павел Демидов вдруг читает сложнейших «Сдвижников» Крученых, при этом аккомпанируя себе и разнося установку. Когда Сергей Батов споет «Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно», это прозвучит нежно, как флейта в ночи, и совсем не водосточных труб. А еще будет лихой интеллектуальный шансон «Маруся отравилась», акапельные до прозрачности «Плыли по небу тучки» и грузинское многоголосие с выходом в зал, красиво оформившее визит футуристов в Тифлис. А Маяковский заговорит на грузинском, который он с детства знал в совершенстве.
Комментарии